Dmitriy Trubin

Из интервью

Почему ты пишешь картины сериями?

Дмитрий Трубин: А почему убийцы серийны­ми бывают? - Они не могут насытиться! Точно так же и я... Только я, конечно, не убийца, а серийный создатель. Если я влезаю в какую- то тему и начинаю писать, то, завершая одну работу, я уже вижу следующую, как продол­жение темы, и так - во множестве вариаций. Мне хочется «дожать» тему до конца; я - как бультерьер: мне нужно всё сделать сразу и быстро. Есть и другая причина моей твор­ческой серийности: работу художника я на­чинал с книги, а книга подразумевает цикл, в книге ты должен мыслить сериями. Получив образование в полиграфическом институте, я научился работать сериями, множить, раз­вивать тему.

Пикассо тоже сделал много серий.. Ты срав­ниваешь себя с ним?

Да, когда гордыня меня одолевает - я мо­гу сравнить себя с Пикассо. Володя Резиц- кий, когда его не принимал губернатор, мог хлопнуть дверью и сказать: «Я для вас - как Растропович!». И я могу время от времени «хлопнуть дверью» и сказать: «Я для вас - как Пикассо!». Для меня Пикассо - самый сформулированный, идеальный художник. Что бы он ни сказал про искусство - это всё страшно интересно. Пикассо - самый цити­руемый художник. В то же время он не был слишком сильно образован, он всё интуи­тивно получил от своего отца-художника, от друзей, от среды. И он всегда мыслил по- детски, у него даже на старческих фотогра­фиях (под 90 лет) глаза горят, как угли. Это человек, который прожигал всё вокруг себя. Кажется, Кокто сказал: «Когда выходишь из мастерской Пикассо, мир кажется несфор­мулированным». Это потому, что Пикассо переделал Божий мир, сформулировал его по-своему, иначе, современнее. Он нашёл новое видение, новые краски, новые фор­мы. Я влюблён в него - это не значит, что я не люблю других художников, но если бы пришлось оставить кого-нибудь одного, я бы оставил Пикассо.

Ты пишешь картины, связанные с едой? Какая из них «самая вкусная»?

Когда меня спрашивают о любимых картинах, я говорю: «Та, которую делаешь последней, та и любимая». Иначе я её не делал, если бы не думал, что она - лучшая. Каждый раз я жду новых открытий от своей работы, и следом за «последней» всегда приходит другая... И что значит «вкусное»? Вкус - это же не только то, что воспринимают вкусовые ре­цепторы. Обнажённое женское тело - разве это не вкусно? Я пишу огромное количество обнажённой женской натуры - много плоти, много жизни, много витального чувства. Я - человек, очень витально обозначенный в пространстве, я страшно люблю жизнь. Могу легко увлечься странными вещами - вдруг полюбить какие-нибудь старые утюги и пи­сать утюги, и видеть в них особо ценное ка­чество.

Твой «Евангельский цикл» - неожиданно, интересно... Как ты относишься к версии, ко­торая вошла в современную массовую куль­туру как «Код Да Винни»?

«Код Да Винчи» я не читал и фильм тоже не смотрел. Более того, я не люблю все эти ме­тафизические изыскания, и магия меня не интересует... В начале 19-го века о Леонар­до писали как о дьяволе, искусителе: осуж­дались все эти его улыбки - «Джоконды», «Мадонны в гроте»... Каждый находит то, что ищет. И магию можно найти во всём: прове­дённая по бумаге линия - она уже полна магии – магии искусства. Как православный атеист, я не верю в дьявола. Дьявола в сущности (во всяком случае для меня) нет…Леонардо был агностик, не мистик, он по­стигал мир. Он был гораздо более деятель науки, нежели искусства. Он ни одну свою работу так и не довёл до кон­ца. «Тайную вечерю» он пи­сал очень долго, только к лику Христа (по Мережковскому) он возвращался в течение 14 лет. В отличие от него Мике­ланджело был настроен на результат, на плод, а Леонардо акт зачатия интересовал гораздо больше, нежели итог. Он постоянно отвлекался. Если герцог пред­лагал ему заняться осушением, он тут же за­горался идеей - и уходил в осушение... Если праздниками - он с радостью делал декора­ции. И всё это, оставив живопись.

 

Ты называешь Фому истинным апостолом, а Иуду - предателем. Но как тогда воспри­нять просьбу Христа к Иуде - пойти и свер­шить должное? Христос знал, что должен сделать Иуда?

В своей книге «Иуда Искариот» писатель Ле­онид Андреев утверждает, что Иуда - самый верный друг Христа. Друг, который пошёл на убийство собственной души, потому что Христос мог колебаться в исполнении своей миссии из-за своей человеческой сущности. Такая точка зрения - вне догм, всё здесь очень по-человечески. Но я привык опери­ровать поступком Иуды как классическим предательством. Меня интересует только формула. В своей работе я иду вслед за Ле­онардо, а он никак не мог возомнить Иуду «другом» Христа: тогда это никому и в голову прийти не могло. Он считал, что Иуда - это Иуда, и ему место – в петле.